10 ноября (старого стиля) 1878 г. - скончался Петр Андреевич Вяземский.
Настоящий русский князь (куда там жалованным князьям типа Потемкина или Кутузова!), арзамасский Асмодей - и просто поэт, сумевший не потеряться на ослепительном фоне лучшей эпохи русской словесности. По молодости был либералом - и сочинял мерзостные стишки про "русского бога" - на склоне лет стал товарищем министра народного просвещения, начальником главного управления цензуры (его на этом посту сменил Тютчев - здорово, правда?) и вообще реакционером. Надо заметить - нормальная человеческая эволюция - печально, когда некто в течении жизни движется в обратном направлении. Хотя жил Петр Андреевич в такое время, когда - по его собственному выражению - в русскую поэзию стреляли куда метче, чем в Луи-Филлипа (в отпрыска гражданина Эгалите промахнулись не менее 7 раз - причем порой используя для стрельбы в молоко вполне революционные для своего века устройства - если читателю стало интересно, то отсылаю его к чудесному очерку М.Алданова про заговор Фиески), сам князь счастливо избежал свинца. Вероятно, на человека, бывшего 26 августа на Бородинском поле - и ушедшего оттуда без единой дырки - кроме дырки для свежеполученного Владимира с бантом - просто пуля на свете не отлита. А умирать уехал в Баден-Баден (как Жуковский). Что же касается главного его дела - стихов - предлагаю оценить хотя бы это:
Жизнь наша в старости - изношенный халат:
И совестно носить его, и жаль оставить;
Мы с ним давно сжились, давно, как с братом брат;
Нельзя нас починить и заново исправить.
Как мы состарились, состарился и он;
В лохмотьях наша жизнь, и он в лохмотьях тоже,
Чернилами он весь расписан, окроплен,
Но эти пятна нам узоров всех дороже;
В них отпрыски пера, которому во дни
Мы светлой радости иль облачной печали
Свои все помыслы, все таинства свои,
Всю исповедь, всю быль свою передавали.
На жизни также есть минувшего следы:
Записаны на ней и жалобы, и пени,
И на нее легла тень скорби и беды,
Но прелесть грустная таится в этой тени.
В ней есть предания, в ней отзыв наш родной
Сердечной памятью еще живет в утрате,
И утро свежее, и полдня блеск и зной
Припоминаем мы и при дневном закате.
Еще люблю подчас жизнь старую свою
С ее ущербами и грустным поворотом,
И, как боец свой плащ, простреленный в бою,
Я холю свой халат с любовью и почетом.
Между 1875 и 1877
Настоящий русский князь (куда там жалованным князьям типа Потемкина или Кутузова!), арзамасский Асмодей - и просто поэт, сумевший не потеряться на ослепительном фоне лучшей эпохи русской словесности. По молодости был либералом - и сочинял мерзостные стишки про "русского бога" - на склоне лет стал товарищем министра народного просвещения, начальником главного управления цензуры (его на этом посту сменил Тютчев - здорово, правда?) и вообще реакционером. Надо заметить - нормальная человеческая эволюция - печально, когда некто в течении жизни движется в обратном направлении. Хотя жил Петр Андреевич в такое время, когда - по его собственному выражению - в русскую поэзию стреляли куда метче, чем в Луи-Филлипа (в отпрыска гражданина Эгалите промахнулись не менее 7 раз - причем порой используя для стрельбы в молоко вполне революционные для своего века устройства - если читателю стало интересно, то отсылаю его к чудесному очерку М.Алданова про заговор Фиески), сам князь счастливо избежал свинца. Вероятно, на человека, бывшего 26 августа на Бородинском поле - и ушедшего оттуда без единой дырки - кроме дырки для свежеполученного Владимира с бантом - просто пуля на свете не отлита. А умирать уехал в Баден-Баден (как Жуковский). Что же касается главного его дела - стихов - предлагаю оценить хотя бы это:
Жизнь наша в старости - изношенный халат:
И совестно носить его, и жаль оставить;
Мы с ним давно сжились, давно, как с братом брат;
Нельзя нас починить и заново исправить.
Как мы состарились, состарился и он;
В лохмотьях наша жизнь, и он в лохмотьях тоже,
Чернилами он весь расписан, окроплен,
Но эти пятна нам узоров всех дороже;
В них отпрыски пера, которому во дни
Мы светлой радости иль облачной печали
Свои все помыслы, все таинства свои,
Всю исповедь, всю быль свою передавали.
На жизни также есть минувшего следы:
Записаны на ней и жалобы, и пени,
И на нее легла тень скорби и беды,
Но прелесть грустная таится в этой тени.
В ней есть предания, в ней отзыв наш родной
Сердечной памятью еще живет в утрате,
И утро свежее, и полдня блеск и зной
Припоминаем мы и при дневном закате.
Еще люблю подчас жизнь старую свою
С ее ущербами и грустным поворотом,
И, как боец свой плащ, простреленный в бою,
Я холю свой халат с любовью и почетом.
Между 1875 и 1877
Комментариев нет:
Отправить комментарий