30 июля (старого стиля) 1813 г. - окончание Плесвицкого перемирия.
Последним шансом не дать пушкам вновь заговорить был Пражский конгресс, собравшийся за считанные дни до рокового срока. Россию на нем представлял Анштетт, Пруссию - Гумбольт, Францию - Коленкур и граф Нарбонн. Посредником выступила еще формально нейтральная Австрия в лице Меттерниха. Сложно сказать, собирались ли союзники на самом деле заключить мир - или просто предоставляли венскому двору приличный повод перейти из стана союзников Франции в стан ее врагов. Требования их были малореальны. Бонапарт был в принципе готов разделить Варшавского герцогство между Пруссией и Россией (ибо оно все равно ему уже не принадлежало) и уступить Австрии Иллирию (ибо большого смысла в обладании ей не видел). Но уступить Голландию, Гамбург, да еще вернуть Бурбонам Испанию - при том, что фронт на тот момент проходил по Одеру - это было явно через край. Французская же сторона, желавшая мира гораздо больше, чем ее противники, не имела никаких заманчивых для них предложений - лишь раз за разом повторялось, что кампания складывается в их пользу, и потому лучше помириться сейчас, потому что потом условия будут жестче. Кроме того - при всей краткости времени, отведенного на работу конгресса - Коленкур умудрился опоздать в Прагу на неделю (лично герцог Виченский не виноват - его по известным лишь ему одному причинам не отпускал император) - так что давно заготовленное объявление войны Меттерних мог передать 30 июля графу Нарбонну с чувством честно выполненного долга. Независимо от того, хотела ли на самом деле Австрия мира, теперь она выглядела достаточно оскорбленной в своих благих намерениях, чтобы всей душой жаждать войны.
На конец июля в действующей армии у союзников (теперь коалиция состояла из России, Австрии, Пруссии, Швеции, нескольких малых германских государств и Великобритании, выставившей на германском фронте чисто символические силы) было 364 тысячи пеших (из них - 107 тысяч русских), 77 тысяч регулярной конницы (28 тысяч русских), 26 тысяч казаков (уточнять их национальную принадлежность нет необходимости) и 1380 орудий (из них - 630 русских). Еще около 300 тысяч бойцов были заняты обложением вражеских крепостей и другими задачими в тылу основных сил. Противник тоже времени даром не терял: согласно ведомости Бертье, он имел 312 тысяч пехоты и 70 тысяч кавалерии. Количество орудий у неприятеля наш источик смог привести только обратным расчетом из ведомости на 1 октября (путем прибавления к ней известных потерь за период с августа по октябрь). Этим не слишком надежным методом получается 1180 стволов (вообще историк сетует, что французские авторы склонны преуменьшать свои силы в этой трагически сложившейся для них кампании, а авторы из других стран - некритично заимствовать эти преуменьшенные цифры). Кроме вышеперечисленных, французы имели еще 24 тысячи гарнизонных войск. Таким образом, силы противников на момент возобновления кампании можно считать примерно равными - что было уже неплохо для союзников, уступивших под Люценом и Бауценом серьезно превосходившему их по численности неприятелю. Кроме того, австрийкая военная машина только начинала набирать обороты, а значит, было откуда ожидать подкреплений. Бонапарту такие свежие ресурсы взять было неоткуда.
Оперативный план союзников, разработанный на совещании в Трахенберге в конце июня (его авторство принадлежит Толю и Бернадоту) предполагал воспользоваться выдвинутым в тыл неприятеля расположением автрийской Богемии - и наступать на Эльбу по сходящимся направлениям Богемской (Шварценберг), Силезской (Блюхер) и Северной (Бернадот) армиями. В случае выступления Бонапарта против одной из этих армий ожидалось, что остальные выйдут на его коммуникации (т.е. предлагалось действовать в стиле петербургской диспозиции годовой давности, принесшей - при всех шерховатостях исполнения - поразительный успех).
Что касается планов противника, то тут - как это было в течении всей карьеры Бонапарта - сложно сказать что-то определенное. Император французов привык воевать на поле, а не в кабинете. Он не слишком опасался разрозненных сил союзников, считая свое положение в фокусе дуги, образованной вражескими армиями, преимущественным. Его мероприятия за время перемирия ограничились простым накоплением сил и укреплением линии Эльбы.
3 августа в Праге Император Александр встретился с двумя маститыми перебежщиками - давним врагом Бонапарта Моро - и свежим (обойденном при производстве в чин) Жомини. Милостиво принятые, они последовали в свите нашего Государя навстречу судьбе. Одного из них ожидала быстрая и трагическая расплата за смену знамени, второго - долгая и достаточно прозаическая карьера. Но не будем опережать события.
Военные таланты командующих союзными армиями, которым предстояло до наступления зимы решить судьбу Бонапарта, простирались от "вообще не полководец" (князь Шварценберг) до "отважен, любим войсками, но к 70 годам не выиграл еще ни одного сражения" (Блюхер). Задвинутые на вторые роли генералы русской службы тоже не сильно превосходили их в этом отношении (если уж величайшей из самостоятельных побед многоопытного Барклая было взятие Торна, то что говорить об остальных!) На тот момент в Европе был только один человек, побеждавший Бонапарта в полевом сражении - эрцгерцог Карл (конечно, сражение под Асперном может быть названо победой австрийцев только в терминах галантных войн ушедшего столетия). Но многое повидавший вояка впал в немилость при венском дворе, да и русские не могли простить ему гибель корпуса Корсакова. Однако нет смысла слишком далеко заходить в подобных рассуждениях: 12-й год ясно показал, какова пропасть между выигрышем одного сражения (даже нескольких сражений) и выигрышем кампании, весна же 13-го года - какова пропасть между победой в одной кампании и полным разгром Бонапартовой империи. В тот момент Европа стояла на пороге событий, глубокая неизбежность и совершенная невероятность которых примерно равнялись друг другу. Итак, вперед - по шаткому мостку над пропастями истории!
Последним шансом не дать пушкам вновь заговорить был Пражский конгресс, собравшийся за считанные дни до рокового срока. Россию на нем представлял Анштетт, Пруссию - Гумбольт, Францию - Коленкур и граф Нарбонн. Посредником выступила еще формально нейтральная Австрия в лице Меттерниха. Сложно сказать, собирались ли союзники на самом деле заключить мир - или просто предоставляли венскому двору приличный повод перейти из стана союзников Франции в стан ее врагов. Требования их были малореальны. Бонапарт был в принципе готов разделить Варшавского герцогство между Пруссией и Россией (ибо оно все равно ему уже не принадлежало) и уступить Австрии Иллирию (ибо большого смысла в обладании ей не видел). Но уступить Голландию, Гамбург, да еще вернуть Бурбонам Испанию - при том, что фронт на тот момент проходил по Одеру - это было явно через край. Французская же сторона, желавшая мира гораздо больше, чем ее противники, не имела никаких заманчивых для них предложений - лишь раз за разом повторялось, что кампания складывается в их пользу, и потому лучше помириться сейчас, потому что потом условия будут жестче. Кроме того - при всей краткости времени, отведенного на работу конгресса - Коленкур умудрился опоздать в Прагу на неделю (лично герцог Виченский не виноват - его по известным лишь ему одному причинам не отпускал император) - так что давно заготовленное объявление войны Меттерних мог передать 30 июля графу Нарбонну с чувством честно выполненного долга. Независимо от того, хотела ли на самом деле Австрия мира, теперь она выглядела достаточно оскорбленной в своих благих намерениях, чтобы всей душой жаждать войны.
На конец июля в действующей армии у союзников (теперь коалиция состояла из России, Австрии, Пруссии, Швеции, нескольких малых германских государств и Великобритании, выставившей на германском фронте чисто символические силы) было 364 тысячи пеших (из них - 107 тысяч русских), 77 тысяч регулярной конницы (28 тысяч русских), 26 тысяч казаков (уточнять их национальную принадлежность нет необходимости) и 1380 орудий (из них - 630 русских). Еще около 300 тысяч бойцов были заняты обложением вражеских крепостей и другими задачими в тылу основных сил. Противник тоже времени даром не терял: согласно ведомости Бертье, он имел 312 тысяч пехоты и 70 тысяч кавалерии. Количество орудий у неприятеля наш источик смог привести только обратным расчетом из ведомости на 1 октября (путем прибавления к ней известных потерь за период с августа по октябрь). Этим не слишком надежным методом получается 1180 стволов (вообще историк сетует, что французские авторы склонны преуменьшать свои силы в этой трагически сложившейся для них кампании, а авторы из других стран - некритично заимствовать эти преуменьшенные цифры). Кроме вышеперечисленных, французы имели еще 24 тысячи гарнизонных войск. Таким образом, силы противников на момент возобновления кампании можно считать примерно равными - что было уже неплохо для союзников, уступивших под Люценом и Бауценом серьезно превосходившему их по численности неприятелю. Кроме того, австрийкая военная машина только начинала набирать обороты, а значит, было откуда ожидать подкреплений. Бонапарту такие свежие ресурсы взять было неоткуда.
Оперативный план союзников, разработанный на совещании в Трахенберге в конце июня (его авторство принадлежит Толю и Бернадоту) предполагал воспользоваться выдвинутым в тыл неприятеля расположением автрийской Богемии - и наступать на Эльбу по сходящимся направлениям Богемской (Шварценберг), Силезской (Блюхер) и Северной (Бернадот) армиями. В случае выступления Бонапарта против одной из этих армий ожидалось, что остальные выйдут на его коммуникации (т.е. предлагалось действовать в стиле петербургской диспозиции годовой давности, принесшей - при всех шерховатостях исполнения - поразительный успех).
Что касается планов противника, то тут - как это было в течении всей карьеры Бонапарта - сложно сказать что-то определенное. Император французов привык воевать на поле, а не в кабинете. Он не слишком опасался разрозненных сил союзников, считая свое положение в фокусе дуги, образованной вражескими армиями, преимущественным. Его мероприятия за время перемирия ограничились простым накоплением сил и укреплением линии Эльбы.
3 августа в Праге Император Александр встретился с двумя маститыми перебежщиками - давним врагом Бонапарта Моро - и свежим (обойденном при производстве в чин) Жомини. Милостиво принятые, они последовали в свите нашего Государя навстречу судьбе. Одного из них ожидала быстрая и трагическая расплата за смену знамени, второго - долгая и достаточно прозаическая карьера. Но не будем опережать события.
Военные таланты командующих союзными армиями, которым предстояло до наступления зимы решить судьбу Бонапарта, простирались от "вообще не полководец" (князь Шварценберг) до "отважен, любим войсками, но к 70 годам не выиграл еще ни одного сражения" (Блюхер). Задвинутые на вторые роли генералы русской службы тоже не сильно превосходили их в этом отношении (если уж величайшей из самостоятельных побед многоопытного Барклая было взятие Торна, то что говорить об остальных!) На тот момент в Европе был только один человек, побеждавший Бонапарта в полевом сражении - эрцгерцог Карл (конечно, сражение под Асперном может быть названо победой австрийцев только в терминах галантных войн ушедшего столетия). Но многое повидавший вояка впал в немилость при венском дворе, да и русские не могли простить ему гибель корпуса Корсакова. Однако нет смысла слишком далеко заходить в подобных рассуждениях: 12-й год ясно показал, какова пропасть между выигрышем одного сражения (даже нескольких сражений) и выигрышем кампании, весна же 13-го года - какова пропасть между победой в одной кампании и полным разгром Бонапартовой империи. В тот момент Европа стояла на пороге событий, глубокая неизбежность и совершенная невероятность которых примерно равнялись друг другу. Итак, вперед - по шаткому мостку над пропастями истории!
Комментариев нет:
Отправить комментарий