12 июня (старого стиля) 1812 г. Grande Armee начала переправу через Неман.
Так - ровно 200 лет назад - началась наверно самая удивительная из войн, выпавших на долю нашего народа. Ярчайшая иллюстрация безсилия хлещущего через край европейского гения против тысячелетней закалки кроткого и молчаливого русского духа. Полгода горьких и блистательных событий представляют из себя как бы концентрированное выражение столетий российской истории - так пороги обнажают мощь равнинной реки. За всей этой пестрой чередой подвигов и ошибок, чудес стойкости - и чудес штабной интриги, необъяснимых жертв - и недель столь же необъяснимого бездействия - скрывается действие пружин невиданной силы, различаемое и понимаемое лишь немногими современниками - и очень немногими потомками. Природа же этих пружин (стратегическая, нравственная, мистическая) едва ли вообще может быть адекватно описана на нынешнем уровне развития общественных наук.
В результате по учебникам и популярным книжкам гуляют сказочки про то, что французов разбил "генерал Мороз" (как будто для человека с умом и кругозором Бонапарта неизвестно наличие в России зимы - как будто Аустерлиц случился в солнечном июле!) Любителям объяснять исход той войны невероятными морозами стóит напомнить, что последнее ее сражение случилось на берегах не успевшей еще замерзнуть реки. А ведь решался в нем уже исход кампании (тысячу раз решенный предшествующими событиями), а лишь вопрос, отдаст ли Бонапарт шпагу атаману Платову - или сохранит ее для капитана Метленда. Но оставим примитивные объяснения неспособным подняться выше примитивных объяснений. 12-й год - тайна, как тайна - и вся российская история. Это тот случай, когда сложно не согласиться с немцем, заметившим, что порой сказать "не знаю" куда умнее, чем притворяться знающим.
А начиналось все так. Неприятельская армия, форсировавшая Неман, равнялась примерно 350 тысячам человек (автор здесь и далее приводит численности войск по книге Клаузевица - как участника событий - вполне осознавая уязвимость такого подхода. Данные из других источников могут достаточно сильно отличаться. Сам прусский стратег ниже в своем труде признает ошибочность тех сведений о численности Grande Armee, которыми он располагал на начало войны. Но во-первых, именно из этих данных исходила русская ставка, принимая в те дни свои решения, а во-вторых, там, где дело пошло о столкновении двух миров, одна цыфирь столь же обманчива, как и другая). Врагу противостояло: по фронту - 90 тысяч в 1-й армии Барклая, с южного фланга - 50 тысяч во 2-й армии князя Багратиона. 30-ти тысячная 3-я армия Тормасова еще южнее прикрывала границу с наполеоновской союзницей Австрией. Всего Россия в тот год имела под ружьем около 600 тысяч, но война с Турцией закончилась меньше месяца назад, война с Персией продолжалась еще год, нужно было иметь хотя бы скромные силы на шведской границе, да и внутренние губернии огромной страны требовали наличия каких-никаких воинских команд. Впрочем и Бонапарт должен был оставить около 200 тысяч (это больше, чем было под его началом на поле Бородина) западнее Пиринеев - против герильясов и свежепожалованного в графы Веллингтона.
Разбросанность и без того скромных русских сил на западе вытекала из плана, предложенного Государю генералом Пфулем. Предполагалось, что 1-я армия встретит неприятеля в укрепленном лагере у Дриссы (нынешний Верхнедвинск в Белоруссии), 2-я ударит ему во фланг и тыл. Клаузевиц, бывший тогда адъютантом Пфуля, объясняет в своих воспоминаниях (как дважды два), почему этот план не мог привести ни к чему, кроме катастрофы: Дрисский лагерь представлял из себя не столь серьезную крепость, чтобы можно было надеяться с его помощью успешно противостоять более чем вдвое превосходящим вражеским силам, а операционные линии Grande Armee на тот момент были еще не столь растянуты, чтобы удар крохотной армии Багратиона мог создать для нее серьезные проблемы. В итоге дело само собой решилось наилучшим образом - Барклай, имевший ранг военного министра, не понимал, почему он должен подчиняться какому-то там Пфулю, сам автор плана не имел серьезного влияния в ставке, Александр слушал мнения разных иностранцев - и колебался, Багратион перед лицом сильно превосходящего противника выбрал самый естественный образ действий - прорываться на соединение с Барклаем. Идея "скифской войны" безусловно витала уже в воздухе. Существует рассказ (возможно сочиненный, когда пушки уже замолчали), что Барклай держал в уме план заманивания врага вглубь страны еще за несколько лет до войны. Ну а непосредственно перед ее началом стратегический совет о том, что "первый пистолетный выстрел должен прозвучать под Смоленском" передал в русскую ставку оказавшийся не у дел в профранцузской Пруссии Шарнхорст. Удивляться тут нечему - вероятно, и многие другие генералы (а также полковники с подполковниками) читали в школе Геродота...
О планах же Бонапарта на кампанию сказать что-то определенное сложно: гении военного искусства обычно не связывают полет своего замысла предварительными планами (можно вспомнить хотя бы суворовское: "Начну кампанию переходом через Адду, а кончу где Богу будет угодно!"). Почти наверняка можно утверждать, что брать Москву он не собирался - еще в августе он всерьез рассчитывал, что последний выстрел кампании 12-го года прозвучит там, где по мнению Шарнхорста должен был прозвучать первый. Знал ли император французов, что Барклай обещал дать генеральное сражение на Волге, а Александр готов с боями отступать "до Татарии"? Скорее всего знал (Тарле прямо пишет, что ему докладывали) - но слишком уж презирал военные таланты своих оппонентов, чтобы допустить мысль, что эта кошмарная для него и армии перспектива совершенно реальна. И вышло то, что вышло:
Знамена весело шумели,
На солнце искрились штыки,
Мосты под пушками гремели —
И с высоты, как некий бог,
Казалось, он парил над ними
И двигал всем и все стерег
Очами чудными своими...
Лишь одного он не видал...
Не видел он, воитель дивный,
Что там, на стороне противной,
Стоял Другой — стоял... и ждал...
И мимо проходила рать —
Всё грозно-боевые лица...
И неизбежная Десница
Клала на них свою печать...
А так победно шли полки —
Знамена гордо развевались,
Струились молнией штыки,
И барабаны заливались...
Несметно было их число —
И в этом безконечном строе
Едва ль десятое число
Клеймо минуло роковое...
Тютчев. Неман. 1853 г.
